Мне очень понравился этот фанф, не могу не выложить!
Источник - здесь.

Он не мог умереть. Просто не мог.
   Чувствуя онемение, он швырнул пальто на перила, даже не взглянув в его сторону, чтобы удостовериться, что оно приземлилось, куда нужно. Да какое это имеет значение?
   Имеет. Это последний раз, когда он может швырнуть пальто. Совем последний. Он тяжело сглотнул, руки тряслись, и почувствовал, как его кости становятся прозрачными. Хрупкими.
   Я не могу уйти. Не сейчас. Еще так много...
   Ужас наполнял его словно жидкий свинец, собираясь всей тяжестью у него в животе. Он поднял руку и посмотрел на нее — увидел сияние. Конец. Игра закончена. Пожалуйста, попробуй еще раз.
   Я не могу...
   Инстинкт заставлял бежать его, но куда? Он мог саботировать сам себя, единолично ухватиться за свои оставшиеся жизни, остановить инстинкт регенерации — если он собрался умирать, если он хотел быть последним. Самым важным. Если он должен умереть, чтобы не позволить какому-то мерзавцу, с которым он мог даже не поладить, неспешно занять его место. Если он должен умереть...
   Я не умру. Я ни за что не позволю себе этого. Ничего страшного... это только радиация, я смогу выжить...
   Тройка настойчиво с ним не соглашалась. Доктор крепко закрыл глаза на мгновение. Через мгновение это случится с ним. Упакованный в аккуратную маленькую коробочку, заброшенный на задворки памяти, вечно не согласный со всем, что будет делать его последователь, просто потому, что ему будет нечем больше заняться. Забытый. Покинутый. Больше не Доктор, не Надвигающийся Шторм, не Ка Фарак Гатри, не миллион других званий — только номер. Десятый. Игнорируемый, как и другие. Не годный ни для чего, кроме создания раздражения у него в затылке. Ненужный, неважный, бесполезный.
   Я не хочу быть... Я не могу...
   Огонь охватил скелет, сжигая его. Дрожа, он остекленевшими глазами смотрел в никуда и шептал никому. Его чувства странным образом обострились, он ощущал, как воздух сорвался у него с губ и проплыл мимо, вырисовывая завитки молекул. Его последние слова, теплые атомы, лениво сливающиеся с атмосферой.
   Я не хочу уходить...
   Он ничего не мог сделать, тянуть больше было нельзя. Слишком рано! Он почувствовал, как его тело взрывается в насыщенно-золотистом свете и закричал что было сил, потому что его голосовые связки уже распались. Он горел, каждый атом поглощал себя, чтобы собрать энергию для восстановления. Он сгорал, он проиграл, он умирал, его больше не будет — вот и все, это конец, это...
   Нет, нет, нет, нет, пожалуйста!
   Свет в его голове был таким ярким, что стало трудно думать. Он чувствовал, как он меняется, преобразовывается, превращается в кого-то, кто больше не был им самим.
   Позволь мне остаться, пожалуйста, позволь мне остаться!
   Его зрительные нервы содрогались в агонии — нет, это больше не были его зрительные нервы. Он не чувствовал их, больше ничего не было, ничего, что он мог бы контролировать. Ничего. Он...
   Еще немного, пожалуйста... Я... Я не...
   ...изменялся, регенерировал, умирал, и никому не было до него дела. Уилф был единственным, кто знал. Никто, никто... О, Рассилон...
   Роуз не знает, что я здесь.
   Темнота надвигалась, его сердца были единственным, что еще принадлежало ему. Уже слишком поздно, чтобы остановить их, остановить его жизнь, оставить его следующее тело обреченным на провал уже в самом начале, в пустой Тардис, как он почти что хотел. Он уже почти мог чувствовать как образуется новое сознание, подавляет, выталкивает его, но...
   Может быть...
   ТАРДИС сотрясалась вокруг него, он чувствовал, как она кричит — Время умирало, раскалываясь, разлетаясь на куски — что она делает? Что она?..
   Регенерация не должна так на ней отражаться.
   Он мог позволить себе эгоизм, удерживая остатки собственного сознания, расширяя собственные мысли, прижимаясь к клетке Одиннадцатого (он думал о номере с яростной упрямостью — да, будущий я, ты совсем не особенный — но это не помогало), которую тот расставлял вокруг него. Он должен оставаться в сознании. Он должен оставаться живым.
   Никогда не умирать никогда не умирать никогда не умирать!
   Роуз сказала ему. Роуз сказала. Она сказала это, вспомнил он, через неделю после Рождества, когда Тардис восстанавливала силы после аварии. Ее голова у него на плече, ее фигурка, свернувшаяся рядышком с ним, когда он пытался сделать вид, что больше интересуется телевизором нежели ею, в то время как он впитывал ее всеми фибрами. Она прошептала эти слова. Он не мог умереть, Роуз бы ему не позволила. Не снова. Не в этот раз.
   Одиннадцатый действовал исподтишка. Доктор кричал от ярости пронзительно и беззвучно, отталкивая метафизический ящик, в который его следующая инкарнация пыталась его запихнуть. Он угрожающе атаковал собственный ум до тех пор, пока его будущий двойник не отступил, оторопевший, одурманенный. Но это было неизбежно. Стены сжимали его, заставляя его прятаться в маленький куб, подавляя последний золотистый свет, который забирал его жизнь.
   НЕТ!
   Тишина.
   ЗЛОЙ ВОЛК
   Он не знал, как долго он плавал в пространстве. Он бесцельно бродил в дебрях своих воспоминаний, словно все события проигрывались заново. Он предполагал, что будет хуже — по крайней мере ему не нужно было слушать свои предыдущие инкарнации, и он не мог слышать будущие. Он медленно коснулся внутренней части своей скулы — значит, он был осязаемым — и направился в другую сторону. Если он будет находиться здесь неизвестно сколько долго, возможно, он узнает как далеко простираются его метафизические границы.
   Подождите. Я не помню, чтобы делал это.
   Он двинулся назад, совершенно запутавшийся, и снова обратился к неприятной мысли: помедленнее. Постой-ка, эта перспектива неверна — нет, не может быть двух версий — какого черта?
   Еще несколько событий он вспомнил дважды, с двух разных точек зрения. В этом не было никакого смысла. Ну, в какой-то степени, смысл был, но единственное возможное объяснение было... совершеннейшей бессмыслицей. И невозможно. Совершенно и крайне невозможно. Такое не могло произойти.
   Тогда почему?..
   Инстинктивно он позволил себе выплыть из полудремы, забывая, что не было тела, которое могло бы проснуться.
   Но оно было. Это было так естественно, выскальзывать из бессознательности, что он даже не заметил, что вообще-то он не должен чувствовать пальцев. Или чего-то другого, кроме неприятной встряски, когда он вспомнил, что умер и что попытка использовать оставшуюся часть своего мозга ему не поможет. «Оставшаяся часть мозга» больше ему не принадлежала.
   Но все-таки принадлежала. И у него были пальцы. Его пальцы. И... и... секундочку, он не потерял все свои чувства. И он не находился в ментальной коробке где-то на задворках собственного сознания, он просто расширился до краев своего сознания, и единственная вещь, содержащая его была полость его собственного черепа. Без каких-либо коробок. Здесь должны быть девять других коробок, молча разочаровавшихся в нем.
   Почему нет никаких коробок? И почему он чувствует себя... так странно... спокойным? Совершенным, почти — он не чувствовал себя совершенным, с тех пор как... как... как Роуз освободила его от всего.
   Невозможное случилось, не так ли? Но было так же невозможно, что Время казалось другим на вкус, и было невозможно, что рука, державшая его руку, была такой же формы и такая же на ощупь. Невозможно, что хозяйка этой руки безошибочно сияла своей особенной красотой.
   Он двинул рукой, погружаясь в блаженство способности двигаться, иметь физическую форму, когда его собственная была так жестоко украдена, теряя себя от восхитительного ощущения ее поглаживающей руки.
   Она повернулась на его движение, прошептав: «Доктор?» — и склонилась вперед, схватив сильнее его пальцы. Тонкое, холодное кольцо на ее левой руке совпадало с воспоминанием, которое ему не приходилось переживать раньше, чем несколько секунд назад, и факт, что ее кожа была немного прохладнее, чем он помнил, можно было объяснить пульсирующим, только одним, сердцем в левой части его грудной клетки.
   Он обожал невозможное. Но в том, что у него было только одно сердце, было что-то не то, и это немного беспокоило его, не смотря на то, что он чувствовал себя прекрасно.
    "Не важно", - успокаивал он себя.
   Он пошевелился и поморщился от боли, обнаружив синяк на левом плече, и еще один на ребрах с той же стороны, и небольшую ссадину на скуле. Он быстро пронесся по своей новой памяти и не мог понять, откуда она у него. Но это были недавние воспоминания. Под ним было что-то твердое, холодное, похожее на цемент — наверное, он упал, когда ТАРДИС так любезно выплюнула его сознание и забросила в другое тело. В этом был смысл.
   Вроде бы.
   — Доктор, ты меня слышишь?
   Он ухмыльнулся, глубокий румянец радости распространился по его лицу, он так давно его не ощущал. Он был жив. Он был жив и он был здесь, с ней, и с другой половиной его раздробленного сознания, и он мог слышать слышать радостную дробь новорожденной ТАРДИС где-то на северо-западе, хотя ничто из этого не могло быть возможным.
   — Ммммхмммм, — пробормотал он в ответ на вопрос Роуз.
   — Что произошло? — она поменяла положение, потянув его за руку. Предположив, что сидеть будет удобнее, он приподнялся.
   — Я регенерировал, — ответил он, открывая глаза и глупо улыбаясь ей. Он чувствовал себя абсолютно прекрасно. Ему нравилось чувствовать себя прекрасно — это случалось с ним не часто. — Вроде того.
   Она неуверенно посмотрела на него:
   — Что ты имеешь ввиду – вроде того?
   Он приподнял брови, протянул:
   — Эммм, — и добавил: — нуу...
   Роуз одарила его испепеляющим взглядом. От этого ему еще больше захотелось крепко ее обнять. (Инстинктивно он отбросил эту мысль, потом вспомнил, что ему не нужно этого делать и счастливо смирился с ней).
   — Я попал под абсолютно смертельное радиоактивное излучение, — объяснил он, принимая свой характерный быстрый тон, и с грустью отметил, что говорить так быстро в человеческом теле тяжеловато. — Я ничего не мог поделать. Я стоял в Тардис, почти... хорошо... нет, я не удачно регенерировал... вообще-то. Она стала разрушаться.
   — Это бессмыслица какая-то, — сказала его компаньонка — нет, подождите, жена: он украдкой улыбнулся этому воспоминанию. — В прошлый раз ТАРДИС ничего такого не делала, и я ее открыла.
   Доктор разинул рот от удивления.
   — Ты помнишь это?
   Она пожала плечами:
   — Ты — он... — боль отразилась на ее лице на секунду, — сказал мне. — Он сглотнула. — Кстати, эммм... — Нехарактерное замешательство. — Другой Доктор, где он? Он...?
   О! Глупо раздражаться из-за этого — еще глупее, чем его обычные припадки ревности к Девятому. Тот-то хоть был совершенно другим.
   Поэтому, вместо того, чтобы раздражаться, он улыбнулся ей.
   — Я — это он, — ответил Доктор.
   Она непонимающе приподняла брови.
   — Но ты сказал...
   Он махнул рукой, имея ввиду всякие безумно сложные временные и метафизические стечения обстоятельств.
   — Он был мной, — пояснил он. — С частью моего собственного сознания. Мы соединились. Это как... — секундная пауза, чтобы найти метафору, которую она бы поняла, — бросить огромный камень в бухту, — наконец выбрал он. — Вода разделяется, расходится, а потом снова сходится. Та же бухта, только... разделилась на время.
   Их глаза встретились, и он почти запаниковал, отчаянно надеясь, что она поймет. Всего шесть и шестьсот пятьдесят две тысячных секунды прошло, но казалось, что многим больше, потом она встала и протянула ему руку.
   — Я люблю тебя, — сказал он, потому что теперь ему было позволено это говорить. Не важно, что она хотела ответить, потому что ее ответ все равно затерялся бы в оглушительном крике откуда-то недалеко от них.
   — Это...— начала Роуз.
   — Безумно опасная ящерица Глаккавофф, которая преследует нас последние пять минут и тридцать семь секунд? — попытался угадать он.
   Она засмеялась, на самом деле засмеялась, так, как он никогда не слышал раньше, до набережной Канари. Чувствуя головокружение от невозможного удовольствия и будучи так невозможно и волшебно живым, Доктор переплел ее пальцы со своими.
   — Бежим, — сказал он ей, озорно сверкнув глазами. И они побежали.
   А за целую Вселенную от них полумертвая ТАРДИС довольно усмехнулась, когда межпространственная трещина, которую она создала, практически убив себя, канула в небытие.
   Добро пожаловать.